Больно мне, больно - разрастается рана вглубь и вширь, как от отравленного клинка. Не лечится временем, не смягчается словами, не заживляется наложением рук. Нет на мою горечь воды, и на текущую кровь с ядом - Короля.
Только сама я могу затянуть эту рану.

---

Чем ближе к Рождеству, тем ощутимее вырастает за моей спиной тень Фридриха.
Ах, Фридрих-Фридрих, вечный бродяга, прощелыга и насмешник, пьяница и певец, дурной католик, дурной друг и славный собеседник, не в том ли беда твоя, что даже я не знаю, жив ли ты? От Рождества к Рождеству бродишь ты по белу свету, не зная, не истаешь ли на утро после Святой Ночи.
холодны руки мои, я помню, как были холодны руки мои, и как заледенели губы мои, и застыли слезы, и смерзся голос и на время стало сердце
Горячее сердце твое, Фридрих, и любовь твоя - не беда ли твоя? Не оттого ли и умер ты в том далеком декабре? Не оттого ли ты в нем и спасся?
Не знаю... Знаю, что хрупка судьба твоя, и чуть качни - пойдешь ты по миру уже не беспечным бродягой - проклятым странником, и придется идти, пока не истает плоть твоя, не сползет с костей, не обнажит всем живое злое сердце.
Мертв голос твой, Фридрих, это я знаю наверняка. Знаю, и плачу о нем не меньше твоего.
Но пока еще радует тебя вино и пиво, песня и смех, пока еще ждут тебя. Так иди туда, где ждут, и люби в это Рождество своего друга, люби, ничего не боясь, ни на что не надеясь, вырывая эти дни у стужи до и стужи после.
Только так ведь и можно остаться живым, Фридрих.
Только так, тень моя.
Душа моя.

---

А у нас сегодня праздник

В ту самую ночь, когда Кае, жене торговца тканями Дариуша, приспело время разрешиться от бремени, народилась в Кракове полная луна.
Стоял ноябрь - те его краткие глубокие дни, когда небо светится редким серым светом, кусты боярышника еще не изломаны ветром и алеют ягодами, а воздух ложится в горло свежей сладостью, не колючим морозом. Самое время путнику выйти в дорогу - гниль уже подсохла, а снега еще не намело, тракт сам ляжет под ноги. Самое время доброму хозяину прикрыть поплотнее ставни и законопатить щели.
Это-то и делал старый аптекарь Захария, торопясь успеть до захода солнца, когда в соседнем доме сначала закричала женщина, а потом все разом зашумели, заговорили, затопали, заохали. Шум и гам закрутился клубком, и вылетела из того клубка ниточка - тощая служанка Дариуша, выбежала из дома, дверью хлопнув, заторопилась к аптеке.
Захария стал на пороге, оперся о косяк.
- Чего тебе? - спросил неприветливо, пока девица силилась отдышаться.
Сыпануло горохом:
- Пан Дариуш! Просит! Хозяюшка родит! Просить велел! Привести!
- Это я и сам слышу. А прийти - не приду. Суббота уже.
Мягко закрылась дверь, вытаращила служанка глаза. Хотела заколотить в дом, но занесенная было рука как-то поневоле опустилась. Побаивались в Кракове старого Захарию-аптекаря.
Эх зря, зря Захария отказался идти, зря поспешил замки навесить. Не прошло и получаса, как скользнула на небо небывалая луна-красавица, высветила в Кракове улицы и улочки, трещинки в стенах, щербины на мостовых и сколы на черепицах, и, разглядев всю бедность города, легла в лужи россыпью серебряных монет. Никогда за всю жизнь ни аптекарь, еле сводящий концы с концами, ни проклятый сосед, гой, которому с какой-то радости куда больше повезло с торговлей, не видели такого богатства. И пока сыпалось с неба серебро, пока лунный свет скользил по Кракову, как рука любовника по телу милой, не спал двухэтажный дом, все кричали в нем, стучали и перешептывались за закрытыми ставнями. А потом стихли звуки, угасло лунное свечение и, спеша разбудить блеклый ноябрьский свет, заплакал ребенок, которого позже назовут Фридрихом Беспечальным.

---

Фридрих давно не пил по дешевым кабакам.
Одно дело - пропустить чарочку в таверне, особенно после долгого дня пути, когда руки, ноги и спина на разные голоса взывают к совести хозяина, мягкой постели и долгожданному теплу. Совсем другое - засунуться в дешевую распивочную, пряча глаза (самому перед собой стыдно) отсчитать монеты, сесть с бутылкой - хорошо бы в углу - но обычно получается на самом проходе.
Стоял ноябрь, стылый и осклизлый, листья, казалось, сгнивали, не долетая до грязи под ногами, а руки зябли даже в карманах. Жижа в бутылке - мутная, со странными прожилками на дне - была ему под стать.
"Хоть бы спел кто, - думал Фридрих, водя пальцем по пустому стакану, - да кто здесь петь возьмется? Может еще позже, к ночи"...

Еще пару дней назад в соседнем селении Фридрих травил байки о Дикой охоте. Тогда тоже было серо и студено, но губы горели от смеха и специй в гинтвейне, а голову кружила отчаянная, нервная радость - какая всегда бывает у смертных в день Всех Святых. Пел Фридрих, пил Фридрих, говорил Фридрих и смеялся Фридрих.

Заплакал бы Фридрих, если бы мог.

---

Чувствую себя невероятно мерзко. Интересно, это всякий раз, как я буду открывать рот и словами через этот рот говорить "нет, вот так мне плохо, это меня не устраивает", будет выходить вот такая феерическая жопа, или все-таки только в это раз так повезло?
Но... десять раз передумала, как я себя еще могла повести - и все-таки никак. Только стерпеть, но этого я не хочу делать - молча терпеть и злиться. Хватит.

---

чужое-как-свое

...А ночью в дом ко мне пришли враги.
Мы с ними пили чай, и водку пили.
И я, глотая тучи желтой пыли,
Латала их гнилые сапоги.

Они смеялись глупости любой.
Они врагами быть переставали.
Но из угла смотрела, как живая,
Невинно убиенная любовь.

Прозрение несложно утаить,
Привязанность и ненависть мешая:
Судьба - чужая. Исповедь - чужая.
Война - чужая. А враги - мои.

Не убежать от этого родства.
Не спрятаться в неузнанных ладонях.
Боль обернется мертвою водою,
Печалью станет палая листва.

А вот вражда останется враждой.
Война - войной. Судьба - блестящей нитью.
Я промолчу в ответ на "извините" -
На что мне от врагов оно? За что?

Исколотыми пальцами, как бред,
Я возвращаю стылые знамена,
Не помня уходящих поименно,
Но все еще рыдая им вослед...
(c)

---

Господи, как я хочу, чтобы все это закончилось, и к Новому Году мы с Ри очутились в своем доме. Я сделаю его чистым и уютным, я напеку имбирного печенья и позову друзей, я заведу Ри столько котов и книг, сколько она захочет, только пусть завершится этот круговорот съема и поиска.

---

На Равноденствие всегда приходит хороший человек. Сегодня пришла Богдана, принесла с собой грудной смех и бочоночек абрикосового сидра.
Дана и Алюшка, пожалуй, те немногие, с которыми я не стесняюсь быть полностью собой. С которыми внезапно вспоминаешь, что ты Раэнэ Тэль, рыжая, молодая и смешливая, насмешница и затейница, и что у тебя есть и "сердце с перцем", и телесность, и твое тело, пусть и "поплыло", все еще живое, жаждущее, с высокой грудью и крутыми бедрами.
Сидим, пьем, рассказываем сомнительные анекдоты и я с облегчением ощущаю, как разжимаются оковы той пресной жизни, которая все больше захлестывает меня.
Вот черт - я сейчас на той стороне, которую считаю своей, но и тут - чужая. Тот самый "белый гетеросексуальный мужчина", ага. Или, как говорит Ри, не "светлый эльф". Господи, Господи, как же мы похожи на своих любимых, даже в страхе быть непонятыми.
Сегодняшний спор о феминитивах очень хорошо это высветил. Беда в том, что мне - при всем искреннем желании помогать тем, кому это необходимо, при осознании того, что все хорошее на этом свете начинается с понимания, приятия Другого и готовности защитить его свободу, сложно понять ищущих угнетение во всем. Сложно понять тех, кто из года в год не хочет помочь себе сам. Да, мне дали очень хороший начальный старт, да, люди ко мне добры, но, если честно - почти никто и никогда ничего мне не дарил, никто не говорил "как тебе помочь" и "как тебя понять"? Я кусалась и дралась, я грешила и уродовала себя, я пахала как конь, старалась - и вытягивала других из невероятных задниц, я считала и считаю комплиментом то "мужик!", которое мне говорили. Я понимаю, что такое - ненавидеть и ревновать, и понимаю, что такое - хотеть страсти, чужой плоти, зайти за границу, прорости в человеке насквозь, я умею отдавать власть над собой - другому, не боясь этого, не боясь доверять, я понимаю, что такое - любить свою страну (мучительно стирать с себя радужную паутину патриотизма, но все же...), я могу влепить оплеуху ребенку и просто слабому в той ситуации, когда буду за них ответственна и не смогу по-другому, я поставлю жизнь любого человека выше животного, и не могу не усмехнуться над жалеющими себя, и вытравливаю это в себе. Я зла, да, я требую от других силы - душевной, внутренний силы, даже понимая, что не все на нее способны. Я безобразна, зла, телесна и жива, и не могу отказаться от себя.
Я вижу, что моя жизнь - та, за которую я так много отдала - стирается и обесценивается, я чувствую на губах привкус пепла и пустоты. Я не знаю, что делать, чтобы не оскорблять других и жить самой.
Но сидит на моей кухне Данушка, звенит осенняя струна, льется золотой хмель.
Господи, мы живы, спасибо тебе за это.

---

Я уже почти забыла, как может быть плохо не от того, что делает с тобой другой человек - это-то как раз можно пережить, утечь в книги и фразы, растечься чистым Господним воздухом и прямой дорогой, а от того, что делаешь с собой сама. Забыла, а зря - воистину, нет безжалостнее скальпеля.

Хочется напиться до ... до беспамятства я не умею, но хотя бы до того состояния, когда в ушах просыпается море, а тяжелая, как нестираное ватное одеяло, тоска на время в этом море растворяется. И мысли, главное, все мысли на время отодвигаются, растворяются, теряют четкость и непрерывность. Черт, я понимаю, что это слабость - но сижу и смотрю на бутылку сухого красного вина.
Специально взяла крымское. Чтобы стало еще тошнее.
Самое гадкое, что других я за такое желание отругала бы. Лицемерненько, получается.

---

наболело

Черт побери, почему меня- даже меня, выросшую в счастливой, любящей семье - всю жизнь учили учиться, убираться, готовить, завоевывать чужое расположение - и не учили защищать и любить себя?
Почему везде нам рассказывают, как стать успешным, здоровым, красивым, и никто не объясняет, как выстроить здоровые отношения, как опознать абьюз, оскорбление, как защитить свое личное пространство и не нарушить чужое, как простить себя за то, что стал жертвой, как не начать манипулировать самому?
Почему я узнаю об этом на сайтах и форумах, по крупицам?
Неужели наши души совсем ничего не стоят?

---

... оставайтесь, нужно кому-то воевать

Вернулась из университета с дичайшей головной болью и смесью стыда, злости и ужаса. Я не знаю, что вызывает у меня большую боль - то, что за это время война стала нормой нашей жизни, или то, что я в последнее время ни-че-го не делаю для того, чтобы помочь воюющим? Беда в том, что куда приложить свои усилия - я абсолютно не понимаю, а чем больше проходит времени, тем больше я разувериваюсь в собственных силах. Я непригодна в госпитале, я не умею петь-танцевать-рисовать, но я дико хочу делать что-нибудь. Мироздание? Обещаю, я подниму попу и буду искать точку приложения усилий.
... первые пять минут ректор поздравлял нас с поступлением, а дальше разговор свернул на казачество, на получение сертификата медсестер, на то, как остановить кровь - как важно это знать.
... по лестнице подымается парень в камуфляже. За ним еще один. В белой простой майке и с торчащими из руки железными штырями.
... из Луганской области, - рассказывает, придерживая золотистые волосы, моя будущая коллега и одногруппница. - Муж преподавал украинский язык, к нему пришли прямо на пару и спрашивают: "А чего это вы тут?".
... - пришла в деканат, а там женщина говорит, буднично так: "Когда же вас всех уже поубивают?".
.... - но мы не сразу еще уехали. Боялись. На окраинах Луганска было тихо, а у вокзала - стреляли непрерывно. Слышно: "Гуп! Гуп! Гуп!". Потом, в июле, я купила билеты на поезд. А ночью отключили свет - так мы и не собрались, покидала впотьмах в сумку какие-то вещи. Очень боялись, чтобы мужа не сняли с поезда, пришлось взять билеты раздельно: отдельно мне, отдельно ему и ребенку. Когда с ребенком - не трогают. По крайней мере, так говорят. Ну, все обошлось. Конечно, там ходили у вокзала какие-то, видно, что специально обученные. Кричали в громкоговорители, мол, куда вы едете, оставайтесь, здесь совершенно безопасно, оставайтесь, нужно кому-то воевать.
... мобильная связь не работала. Мы уезжали вместе, я и моя соседка по подъезду, подруга. Мы в Киев, она - в Воронеж, туда было к кому, а больше некуда. Хотя она так же, как и я, обо всем этом думала. Как они выехали - я не знала. Потом уже она рассказала: ехали через Ростовскую область. Ночью остановились в лагере беженцев, прямо в чистом поле. Поспали, но недолго - в час ночи приехали военные машины, российские. Остановились и стали стрелять. Уж верно, не по своим.

---

- Так вот. Самое основное правило — другой неприкосновенен, если не сам демонстрирует готовность к взаимодействию.
(с)

---

чужое=как-свое

Запеть или заплакать:
тири-тара-ту-ту...
Но смерть не твердь, а мякоть
персика во рту.

Но смерть не смерд, а рыцарь,
явившийся ко мне
не по помойкам рыться
на боевом коне,

не по углам ютиться,
а стать лицом к лицу,
и выпорхну, как птица,
к счастливому концу.

(с)

---

Ну здравствуй, Максим Щербина, признанный манипулятор всея Северного моря и Флориды, человек-без-совести.
Раэнка, ты два месяца твердила себе эту фразу, о том, что так в эти игры не выигрывают, ты с детства умела менять пустышку на козырь и знала, когда этим пользоваться нельзя, ты уже давным-давно лишилась девственности всех видов, так чего же ты сейчас хочешь, а? Чтобы кто-то поверил в то, что ты человек? Ну-ну.

я чужих судеб дурной ваятель... - ах, какой соблазн, ах, как красиво... и даже оправдываться не надо - все равно не поверят. А красивый грех не в грех, да?

Давай сделаем так, чтобы в этом ты в конце жизни не каялась? Больше того, что уже есть сейчас?

---

Что делает Раэнка за пару дней до экзаменов? Как обычно - познает мир и занимается благотворительностью!
Господи, как мне страшно. Ладно, всего три экзамена.
Пожелайте мне удачи, пожалуйста.
ХАЛЯВА-А-А-А-А-А-А-, приди!

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Задумчивое

Лучший (или худший, это как посмотреть) способ почувствовать свой возраст - поспорить с человеком, которого ты когда-то любил. Поспорить - и наткнуться на совершенно чуждое мировоззрение, для близкого некогда человека вдвое и втройне непонятное и удивительное. И вот под пальцами начинает расползаться твое прошлое, господи, мне же было тогда семнадцать, господи, нам же казалось, что мы владеем всем миром, ау, где я, где ты, где Ты, Господи? Почему мы больше не можем договориться, где тот язык земли, на котором все друг друга понимают?
Растет башня вавилонская, наслаивается наш культурный пласт, запорашивает зеркало и сердце. Никогда больше я не увижу ту семнадцатилетнюю девочку, которая была глиной в чужих руках. К счастью, наверное.
Алюшка как-то сказала мне: "Деточка, в твоем возрасте я могла пить пиво разбавленное коньяком и считать, шо это кушанье небесных ангелов, но таки с годами оказалось - моя печень думала иначе!" Сейчас я очень остро чувствую, что все это касается и разума, и чего-то глубинного внутри - слепая вера в чужую непогрешимость оборачивается таким жестким похмельем, что нет, спасибо, мне больше не наливать.
***

Ночью тебя коснется
прозрачный огонь луны -
там в глубине колодца
время съедает сны,
гул машин торопливый,
окон веселый лед...
Но - спи. Покуда мы живы,
башня растет.

Над стеклом и бетоном,
где облака прошли,
кремний поет карбону
на языках земли.
Звон двоичного кода,
мед восьмигранных сот -
и - кольцами световодов
башня растет.

Время погибель множит,
но, возвратясь, найдешь -
гнев Твой, Господи Боже,
снова включен в чертеж.
Ангел с трубой и чашей
на перекрестке ждет.
Но - кратной памятью нашей
башня растет.

(с) Елена Михайлик

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Пусть не случится многого иного, но смерть, она отменно держит слово.
(с)