Все мои любимые были сильными.
Сталь и медь, лезвие и огонь. Я вилась вокруг них, чувствуя себя зеленой травой, живой плотью и кровью, ранимой. Я цеплялась за это: Я - человек!
Потом я осталась одна и стала гибкой лозой, с корнями, которые не выкорчевать, со стеблем, который не перерезать. Равно подымающейся после дождя и пожара.
Сейчас я чувствую, как из зеленой глубины проглядывает медь, как гибкие стальные прутья скручиваются, вытесняя волокнистую травяную сердцевину, не успевшую - зато! - одеревенеть.
***
Был мой первый – стальные нервы,
узкие губы, хищная стать.
Мне говорили: с ним станешь стервой,
станешь, наверно, красоткой первой,
ищущей, что под себя подмять.
Только ну кто говорящих слушал?
Я – человек, мою плоть и душу
сталью не сделать, не отковать.
Был мой второй – как клинок булатный,
штучной работы и тоже статный,
горло мне ночью любил сжимать.
Я все зеленой вилась лозой,
С ним, - говорила, - пою, не вою.
Бог же меня сотворил живой,
лилией белой, степной травою,
Крови не смеющей пожелать.
После сменялись клинки и зубья,
львиные пасти, чумные струпья,
пламя взметнулось: меня погладь!
Не было больше людей и стали,
зеркало я подняла устало…
травы сгибаются звонкой медью,
корни свиваются гибкой плетью,
стала своих я любимых старше,
дождь мне не нужен, огонь не страшен,
больше живою я быть не смею,
боже, в любимые дай мне змея –
кольца умеющего свивать.
Сталь и медь, лезвие и огонь. Я вилась вокруг них, чувствуя себя зеленой травой, живой плотью и кровью, ранимой. Я цеплялась за это: Я - человек!
Потом я осталась одна и стала гибкой лозой, с корнями, которые не выкорчевать, со стеблем, который не перерезать. Равно подымающейся после дождя и пожара.
Сейчас я чувствую, как из зеленой глубины проглядывает медь, как гибкие стальные прутья скручиваются, вытесняя волокнистую травяную сердцевину, не успевшую - зато! - одеревенеть.
***
Был мой первый – стальные нервы,
узкие губы, хищная стать.
Мне говорили: с ним станешь стервой,
станешь, наверно, красоткой первой,
ищущей, что под себя подмять.
Только ну кто говорящих слушал?
Я – человек, мою плоть и душу
сталью не сделать, не отковать.
Был мой второй – как клинок булатный,
штучной работы и тоже статный,
горло мне ночью любил сжимать.
Я все зеленой вилась лозой,
С ним, - говорила, - пою, не вою.
Бог же меня сотворил живой,
лилией белой, степной травою,
Крови не смеющей пожелать.
После сменялись клинки и зубья,
львиные пасти, чумные струпья,
пламя взметнулось: меня погладь!
Не было больше людей и стали,
зеркало я подняла устало…
травы сгибаются звонкой медью,
корни свиваются гибкой плетью,
стала своих я любимых старше,
дождь мне не нужен, огонь не страшен,
больше живою я быть не смею,
боже, в любимые дай мне змея –
кольца умеющего свивать.
Тёплым дыханьем в мороз согреет,
Жаром полуденным дышит в спину,
если метели и холода.
Вся из меди, мундштук из стали,
Стала свирелью, была - кураем,
Вьётся дыханье - и я живая,
Что нам с любимым зима,
пожары?
Песня мне корни, она - кинжалы,
Станет травой, водою, жаром,
Станет, чем хочется для двоих