К сомнамбулам - Вероника Долина

Душа запомнила — зима была,
Душа как за́мок под замко́м.
Я, молодая, как сомнамбула
Тащила саночки с сынком.

Температурка — не разваришься,
Стоит морозец над Москвой,
Мои удвоенные варежки
Протёрты грубой бечевой.

Стоит зима, Её Величество,
Засунув пальцы за кушак,
А я свой шаг сомнамбулический
Не ускоряю ни на шаг.

Мне двадцать лет, и я — не лыжница,
Мороз выдавливал слезу.
Сидит дитя, листает книжицу.
Я тихо саночки везу.

Сквозь эту изморозь кефирную,
Где санный след, но нет иных,
Там я себя фотографирую
В протёртых варежках цветных.

Душа запомнила — зима была,
И придорожный эпизод.
Везёт сомнамбулу сомнамбула,
Везёт, везёт, везёт, везёт.

Ой, какое знакомое.

@темы: чужое как свое

---

И снова взрыв. И снова рядом с местом, куда я должна была пойти, и поленилась. Сидела с книжкой в обнимку, мда.
И да, это сожгли то кафе, в котором мы с Милой и Машей мороженку после сдачи сессии кушали. Суки.

---

Мне грустно, бес.
Мне грустно каждый новый год, если честно. Раньше, совсем маленькая, я забивалась в эти дни в кресло с Новой Книжкой. Однажды под новый год мне подарили Волшебника Земноморья. Запах елки, тишина, снег за окном, бездонный океан и Край света в книге и алые пятна от граната на страницах. Это помнится и сейчас - так ярко, как картинка на стеклянном шарики, глядишь - блестит, а тронешь - пальцам скользко и холодно.
Новый год - семейный, очень семейный праздник, а мне под эти дни вспоминается все бывшее и ушедшее, все начинавшееся и несбывшееся. Это не чистый лист, а передышка на станции между двумя поездками, и думается, думается...
Когда-нибудь, может, я въеду в новый год, не останавливаясь, рука об руку с по-настоящему близким.
А пока пойду и позову на помощь беса, избранное лекарство от тоски: пересмотрю бессмертный фильм о Скарлет о.Хара и почитаю новую книжку - "Чума в Бедрограде". Говорят, там трэш и постмодернизм.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Суматохо-день.
Ночь не спала - Моньку караулила. Правда, прочла очень хороший рассказ.
С утра подорвались с мамой - а все замело, Господи... транспорт не ходит, снега на самом деле по колено, народ радостно (и не очень) откапывает машины, гаражи и подъездные двери, вместо лавочки - сугроб. Замотали Мосю в свитер, побежали ловить частника-таксиста.
Нашли.
В клинике кошак выл и кусался, уже знакомый ветеринар взял анализ крови (коррида отдыхает) и сказал кучу невеселых вещей - лечить и лечить, на укол завтра и 1-го. Плакала моя стипендия, свитер, покраска и новогодние подарки... Зато животинка будет жить, ура. Как я перепугалась...
Привезли его домой, наслаждались волшебным последствием укола: зверь выпил молоко и заинтересовался миской с яйцом.
Дальше закупали мясо, варили холодец, я бегала на почту, но бюрократию так и не победила. Завтра ишшо попытаюсь.
Зато забрала шубу. Ура, я угадала с размером, и вообще она хороша несказанно!
Нарядили елку. Под песни Белой Гвардии.
Это конец войны...
Вот бы и правда.

Антон жив, его сегодня нашли. Но ранен и в плену. Но жив.
Сердце у меня таки прихватило всерьез, но, кажется, отлежалась.
Еще я собой очень горда, ибо сделала сегодня два Дела - довела до ума Морровинд, ура, я крут, я не посрамлю маму-программиста=). Возилась почти двое суток, поставил Трибунал и Север, накачала кучу годных плагинов, подключила их все. Теперь у меня есть дом, возможность завести кошку, вьючного гуара и еще куча ништяков. Живем.
А еще я осилила первый самостоятельный перевод с немецкого (тот стих, что был два года назад, не считаем, ибо там я верила подстрочнику, а оригинала не понимала)!

Тыдым!

Вот, погляди-ка, человек:
Который пил весь долгий век,
Все восемьдесят лет,
И в утро, и в обед.
И что ж? Вот ряд могил:
И он немало жил.

А вот ребенок погребен,
Чуть больше года прожил он.
Понятно, что бокал
Ни разу не поднял.
И вот мораль тебе, изволь:
Полезен алкоголь!

Бертольд Брехт

Завтра отвезти кота, настрогать сельдь и забрать бабушку, и донарядить у бабушки елку, и, Господи, пусть все будет хорошо.
С Наступающим нас!

@темы: бытовуха

---

Оля, заведи себе в новом году аптечку:
обезбол
что-то от сердца
кровеостанавлевающее
спирт
бинт
и носи, блин, с собой!

Пока не сделаешь - пусть тебе будет стыдно.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

О прогулках и праведниках мира

Дом, в котором я живу, одним концом выходит в сад. В саду летом обитает много кошек, они мышкуют, жуют травку и выводят среди чахлых астрочек толстопузых смешных котят.
К осени вся эта братия прячется по подвалам и подъездам, и из каждой щели светятся голодные глаза.
А еще в нашем доме живет бабушка. Бывшая учительница математики, худенькая пожилая женщина в вечной неяркой одежде. Она подкармливает кошек. Каждый вечер, часов в шесть, она выходит на улицу с большой кастрюлей и кучей мисочек-судочков. В кастрюле - вареные почки или килька с кашей.
Всех кошек она знает по именам, многие сама же и придумывает. Снежинка, Гена, Лапочка - все они бегут к ней, мурчат, тыкаются носом в мисочки. Одна кошка любит рыбу и не ест мясо. Другая ест только с рук. Третья утаскивает в подвал котятам, и нужно подождать, пока она вернется за новой порцией себе. Бабушка все это помнит. На ее руках вырастает, выращивает потомство и умирает сотни дворовых кошек.
Изо дня в день - запах пищи, стук кастрюльки, от лавочки к лавочке.
Я часто останавливаюсь с ней поболтать. Дети давно разъехались - сын воюет, дочка замужем. В квартире живут только они с мужем, а на улице - ее коты.
Бывшая учительница математики раскладывет на лавочке мисочки и читает мне Хайяма - она его очень любит. Я стою, кручу в руках ключи, возле ног трется белая кошка. Хрустит снег под мягкими лапками, пахнет чуть кисло, но вкусно. Зима наклоняется к нам во двор, глядит темно-серыми, цвета неба, глазами: что это мы тут делаем?
- Ох, как к вам Снежка... - удивляется бабушка. - Она пугливая, чует, что хороший человек.
Я улыбаюсь, наклоняюсь к кошке.
- Их же две было?
Бабулька грустнеет.
- Вторую я похоронила в ноябре.
Кошка царапает джинсы.
- Оно ведь как, как у людей. Выживает не самый хороший, и даже не самый умный, а тот, кто хорошо приспосабливается. Вот еще Хаймя говорил...
Еще одна кошка, серая и тощая, спрыгивает с лавочки. Женщина подхватывает ее под пузо, подымает на руки.
- Что, накушался, не хочешь больше? Ну давай лапки погрею.
- Они ведь мерзнут, на снегу-то, - объясняет она мне. - А на 31-е мороз обещают сильный. Не знаю, как они будут... Вот, дрожит. Он всегда на руках дрожит, промерзает весь.
Я стою, звякаю ключами на пальце, не спешу заходить в теплый подъезд. Так мы и мерзнем вдвоем - я и пожилая женщина в немарком сером пальтишке с дрожащей, но мурчащей кошкой на руках. Кошке сейчас тепло.
Внезапно я спохватываюсь, что уже много лет не знаю имени этой бабули.
Впрочем, кошки не знают тоже.

---

Чудасия

Чудные вещи находятся иногда.
Где, ну где и кто мог издавать это в 50-е годы? Конечно, на истории Украины я рисовала в тетради чертей и витражи, но не настолько же...

---

Предновогоднее

Вот я сижу и думаю, чего написать о сегодняшнем дне.
С одной стороны мы елку бабушке нарядили. Ух, как она радовалась!
Сначала елку долго крепили в ведре по системе-нипель: бутыльки с водой, касстрюля, нитки-распорки. Мы втроем сидели под елочкой, распутывали нитки и вспоминали "Смереку".

Ой, смереко, чарівна моя смереко!

Я залезла на табуреточку, прицепила на макушку два шарика - голубой и желтый. Вышел флаг Украины. Потом перегорела лампочка и я снова полезла на табуреточку. Потом пришла мама и предложила нарядить меня.
В итоге двухчасового ржача вышло

вот это

А с другой стороны у Наташи пропал Антон. Попали под обстрел - и без вести. И искать, по закону, начнут только через трое суток.
И... да. Я бы вполне за эти трое суток могла бы, наверное, рехнуться.
Наташа хорошо держится. Мы вместе сходили на немецкий, пообедали, заглянули на новогоднюю ярмарку. Я молчу-шучу-дергаюсь внутренне. Надеюсь.
Господи, спаси и сохрани.

А сейчас мне рассказывают про итальянские костелы, Святого Доминика 15 века, с солнцем и витражами, и Мадонну-с-плащом.
Пусть она накроет всех нас.
Да, еще. Болела. Немка, тоже Наташей зовут, кстати, отложила мне задание. Раскрыла скрепку, а там внутри листик. На нем написано "Оле" и нарисован смайлик. Такая красота =)

@темы: бытовуха, война, НГ

---

С Рождеством!

Господи, какое чудесное Рождество выдалось. С медовухой на площади, с тонко-легкими, как крылья у ангела, голосами в костеле, со знакомством с новым хорошим человеком и прогулками по родному Харькову, рассказами о далеких невероятных вертепах, моими любимыми Хильдегарт и Арнхильд, имбирными пряниками, шоколадной конфетой и обнимательной овечкой.
Спасибо всем, кто был со мной сегодня=) Народ, я вас люблю.

---

Почитала итоги дня.
Ну что, 4 человека в больнице. Все живы, слава Богу.
Толпой загнали депутата в аптеку, избили, измазали зеленкой. Мо-ло-дцы.
На Рымарской (моей любимой улице, кстати), час назад был взрыв. Кто взрывал - не знаю, но мебельный магазин был, несомненно, нереально крутым оплотом хунты/сепаратистов.
Плачу. И гадко. Заберите меня из этого театра абсурда.

---

Как Раэнэ на клезмеров ходила

Концерт клезмерской музыки начался прямо в холле идиш-центра. Пока Раэнэ, проклиная свой громоздкий рокзак, запищавший на металлоискателе громче труб Апокалипсиса, объясняла охраннице что нет, она вовсе не собирается взрывать израильский культурный центр, у нее там просто куча всего металлического, группа развеселых людей в тельняшках наяривала на скрипках и ударниках в фойе, лихо улыбаясь и подмигивая проходящим в зал.

Вот они все, "музыкальные евреи со всех уголков земли", позвольте их представить.
Семейная пара, высокая, безумно красивая женщина в черном кружевном кардигане и узких брюках, с огромной каре-лакированной виолончелью. Они идут друг друг другу, идут безумно, Раэнэ даже грешным делом думает, зачем здесь еще муж, но тут выходит он - седой полный мужчина с флейтой, кланяется, и и разворачивается к ней, и играет - ей, подавшись навстречу, грузно, неповоротливо телом, и легко, плавно - музыкой, и гармония - гармония сфер и музык - лежит между ними.

Вот певица, худенькая девочка в синем платье, с копной кудряшек и задорной улыбкой. Она, харьковчанка, одна из тех немногих людей - их называют наперечет - которая пишет песни на идише. Это грустные песни. Но даже когда она поет их - не может пригасит улыбку, та пробивается, как живой родник, светится в полутемном зале.
"Милый мой, приезжай поскорее, я жду тебя, мне без тебя плохо.
Милая моя, как же я приеду, границы закрыты, дороги занесены.
Милый мой, проскачи зайцем, пролети лебедем, приезжай мой милый, мне без тебя холодно.
Милая моя, я прошел дороги, я обошел заставы, но тебя нет дома, дверь открыта и комната выстыла.
Милый мой, приходи под то дерево, где ты первый раз поднял меня на руки, потому что я давно лежу под ним. Приходи, мой милый..."
И вдруг вскидывает голову: Вот так, дорогие мои, уезжая - возвращайтесь к своим милым поскорее!

Тонкий, даже, скорее, тощий еврей в безразмерном черном костюме со скрипкой - они срослись с ней воедино, вихляются, дрожат тонкими пальцами-струнами, выкидывают коленца и вскрикивают-всхлипывают. Полуотрешенная, задумчиво-теплая улыбка. Кажется, даже если сейчас, прямо сейчас за ним придут и начнут убивать - музыка будет для скрипача важнее.
Макс, его зовут Макс, и он из Германии, скрипач и танцор. У кого-то в зале звонит телефон, и Макс, прервав мелодию, наигрывает один-два такта - все узнают рингтон Нокии, а он спрашивает с доброй полуулыбкой: Ну, кто еще это не отключил?

Странная пара, полный мешковатый еврей с крошечной для него свирелью и тощий лысый грек в обнимку с барабаном - кожа на барабане пугающе-желтая, и он, содрогаясь всем телом, вслепую выстукивает бешеный ритм, быстрее, быстрее. Балканская музыка и тонкий плач. ЧуднО? ЧУдно!

Тенор, Миша, кудряв, пейсат, черно-бел: черные кудри и щегольский фрак, белая рубашка. Играет на огромном контрабасе, оба гулки и жизнерадостны. Миша выводит песню про ребе, который вышел выпить стаканчик, выпил два, а потом еще два, после чего у него отчего-то оказалось две шляпы, но это еще полбеды - жен, которые ругали его за пьянку, оказалось тоже две! А Раэнэ смеется и почему-то вспоминает читанную давно историю.
Где-то в каком-то городе шла какая-то очередная война. Уж не помню, кого и за что там резали, главное - как всегда были неугодные и ненужные. И из этих обреченных удалось сбежать одному мальчику. Он прибежал на пункт эвакуации, где вывозили вельмож и, неожиданно, каких-то музыкантов.
Мальчик незаметно подошел к виолончелисту и попросил его: Вывезите меня в футляре. Я маленький, я помещусь. Пожалуйста...
А виолончелист сказал ему: Мальчик, ты что, ты представляешь, сколько стоит мой инструмент?
Что, неужели дороже, чем моя жизнь? - ответил мальчик...

И еще одну песню поет Миша, песню о волчке - любимой детской игрушке. Пока вертится волчок, длится Ханука с ее радостью, и вертится легкое, цветное детство. Детки, детки, лошади, цветы, конфеты в пестрых обертках, - выводит бархатный голос. А Раэнэ снова вспоминает не то, в голове у нее - воспоминания акушерки из концлагеря, которая видела, как новорожденных еврейских детей, результат ее трудов, тут же, на глазах у матерей, топили в бочке.
Детки, детки... Нет, думать Раэнэ положительно нельзя.

Ой, а это что? А это же евреи в вышиванках, в национальной украинской одежде!
- Время сейчас тяжелое, - говорит ведущая, - многие ждали от нас, что мы отменим концерт. А в Москве мы и вовсе уже не можем выступать. Да, время тяжелое... а как же в тяжелое время без музыки?!
И песня, пронзительная песня на идише и на украинском.
"Гулю, гулю, полети к моей маме, скажи, ей, что я люблю ее.
Только не говори ей, как живу я один, "вигнанцем серед світу".
Люди стоят вокруг меня, гулю, люди глядят на меня, но я один.
Нужно убить его, говорят люди, нужно убить меня.
Нет, гулю, не лети к моей маме, ничего не говори ей, пусть не знает она, как я здесь живу-бедую".
Раэнэ плачет. Как подходит, как одинаково подходит эта песня к двум народам, и как благодарна она тем, кто сами, будучи гонимы, смогли понять и поддержать других борющихся. Эти вышиванки дают ей сил, каких не дали бы сотни слов.

А клезмеры жгут дальше, тут и перевод Океана Эльзы на идиш, и заводные танцы от одесской клезмер-банд, и разухабистые харьковчане, и хор.
Ноги так сами и просятся если не плясать - отбивать ритм, шаль пляшет на плечах.
- Ханука, Ханука, - поет Раэнэ вместе со всеми остальными, и сияют в зале глаза - от столетней сонной, казалось бы, бабушки, до дивного создания с рыже-зелеными волосами, огромной гитарой и, увы, очень старым, горьким взглядом.
Ханука, Ханука. Смех, радость, тепло. Большую его часть дает ведущая - полная, грациозная женщина в синих одеждах, так и хочется назвать их королевскими, и в алых сапожках. Она находит для каждого коллектива хорошее слово, она всех их знает много лет, и любит, любит искренне, не боится шутить, вспоминать, тормошить зал.. Смеясь, рассказывает, как родилась во Львове, и там ее не любили, за то, что еврейка, а теперь "шпиняют" в Москве вдвойне - за то, что львовянка, и за то, что еврейка. Смеется, притопывая каблучком: Еврейская моя морда была всюду бита!
И тут же берет микрофон: Ну, а здесь нас привечают, спасибо харьковчанам, здесь я вам сейчас спою (снова смех)... детскую песенку. "Дона"!
И - грохот скрипок, гитар, ударных, серебряный звон свирели и колокольчиков, и ее голос - глубокий, сильный, отчаянно громкий.

Вот на рынок катит бричка,
Грустный в ней телок лежит.
А высоко в небе птичка,
Вьется ласточка, кружит.
Припев:
Как смеется ветер,
Гонит тучи прочь,
Он смеется день и вечер,
И ещё всю ночь.
Дона-дона, дона-дона…
«Хватит хныкать, — крикнул возчик. —
На кого тебе пенять?
Сам родился ты теленком,
Сам не хочешь, брат, летать».
Припев
И зачем телят зарежут,
Им никто не объяснит.
А кому мила свобода,
Тот, как ласточка взлетит.

Да. О свободе нужно, наверное, петь только так - срывая голос, не щадя уши слушателей, на крике, на крике...
Но вот все смолкло, и снова стоит на сцене прекрасная женщина, душа клезмеров, душа нынешнего фестиваля.
Она же поет еще одну песню, "Танго балкона".
"Вот, я стою под огромным балконом, и оттуда летит громкая музыка, и там танцуют пары, я стою здесь в огромной толпе, но никто из нас не счастлив.
Милый, ты уходил на войну, и оставил мне букет цветов, вот, с этим букетом я стою под балконом и жду тебя.
Полицейский уже знает меня, он бранит меня и прогоняет, но я не уйду, я буду стоять здесь, пока ты не вернешься ко мне.
С увядшим букетом я пою танго балкона: милый, пошли мне солнечный луч, чтобы он согрел меня и высушил слезы, которые льются уже много-много лет".
"Schiken mir einen sonne schtricken", как-то так, если я правильно услышала...
Можно говорить еще долго, но я тут, пожалуй, умолкну. Спасибо вам, хоть вы меня и не услышите. Спасибо.
Да, еще все еврейские музыканты чудно кланяются - нечто вроде земного поклона, только изящнее. И уходили они под песню!

... а на фронтоне харьковского еврейского центра написано "Все мы ответственны друг за друга".

---

Сказки на ночь

Пересказ с пересказа одного средневекового патерика, но я не хочу потерять.

В общем, так. Жило-было два брата монаха. Один жил в свое удовольствие, которое у него лютым образом расходилось с церковными канонами: бухал, хавал мясо, дрался на дуэлях (и хорошо, сука, дрался), трахал дам и наставлял рога кавалерам.
Второй же брат тем временем молился, постился, слушал Родонеж, но ужасался даже не столько тому, что там рассказывают, сколько тому, что творил его братец.
И вот пришло время умирать. ЗОЖ не помог брату-монаху, и первым на том свете оказался именно он.
(дальше рассказываю в средневековой манере, как оно и было)
- О, да это же мой верный слуга! - вскричал сатана. - Подайте мне его сюда, я награжу его по заслугам.
И черти кинули брата-праведника в лютый неугасимый огонь, а сатана радовался, глядя на его муки. Праведник, как водится, считал себя ничтожным грешником, и оттого не стал даже и пытаться спорить, лишь непрестанно плакал и каялся.
Однако быстро выяснилось, что адское пламя не могло причинить близнецу никакого вреда, ибо грешник в аду страдает от разлуки со своими греховными радостями, праведник же - от того, что он разлучен с Богом. И слезы искренней скорби и тоски угасили огонь, и сатана в досаде выкинул его из ада:
- Кого это вы принесли мне, он же остудил половину ада! Не мой это слуга, а какой-то праведник!
Брат отправился туда, куда и должен был с самого начала, в Рай, к престолу Господню.
А тем временем умер второй брат, и сам пришел к адовым воротам, но сатана в досаде захлопнул их перед ним:
- Убирайся-ка, святоша, ты мне уже надоел!
И тогда грешный близнец пошел к райским вратам, и стоял перед ними сто лет, пока его брат не вышел из них, и не сказал, что его молитвами он прощен.

@темы: чужое как свое

---

Мне нашли Мелинца!

Я отвечу Морю Внешнему, что оно
Не должно иметь значенья – ибо дано,
Не идёт в расчёт – ибо вечно и неизменно,
Несущественно – ибо предопределено.

Перелётные птицы, трава, говорок ручья
Существуют лишь в границах небытия
И вполне статичной суммой своих мгновений
Составляют время, в котором двигаюсь я.

Перечёркнута осень пёстрым косым крылом,
Бересклет дорогу пробует на излом,
И дымок над крышей не отменяет лета
Тем, что наполняет воздух своим теплом.

И не важно, в который раз не уловит глаз,
То деленье, когда над берегом свет погас, –
Разночтения, помехи, штрихи, прорехи –
Это то, что в конце концов образует нас.

Там, где Внешнее Море гоняет свои горбы,
Где на косогоре солнечные столбы,
Я отвечу, что в разреженном мирозданье
Есть возможность существовать помимо судьбы.

Не надежда, не познанье добра и зла,
А стежок уключины, лёгкий толчок весла,
То, что воды обнимут, не будет моей душою,
Только записью в дневнике от сего числа.

Грозовой раскат, привычный конец всему,
И добыча летит назад в придонную тьму.
То, что воды возьмут, не будет моей душою,
Этот сгусток времени вечности ни к чему.

www.vavilon.ru/texts/mihailik1.html

@темы: чужое как свое

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Йоль

После бала, пришедшегося на пред-Йолевскую ночь, Раэнэ спит до одиннадцати, а потом заставляет себя встать. Измученное танцами и корсажем тело ноет, прося - поспать, выпить горячего чаю после вчерашних танцев в тонком платье, но Раэнэ все-таки встает, заматывается в самый толстый свитер, собирает в сумку спички, газеты, сало, молоко и набор специй на масалу и едет на другой конец города, к остановкам маршруток, где ждет ее друг - тоже явно не выспавшийся, но по другой причине.
Маршрутки за город нет так долго, что Раэнэ уже собирается вспылить и уйти - в конце концов, она не нанималась тут мерзнуть, даже ради Йоля! Но там, за городом, в заранее разведанном ею месте, среди холмов дремлет цепь озер, бьется живой струйкой ручей и дрожат под снегом гибкие заснувшие травы - так хочется увидеть все это.
Падает медленный снег, потом переходит в дождь, все, что должно было быть рассказано о Йоле, о закрытой пропасти и олене, выносящем на рогах солнце, уже рассказано, и тут тряская, разбитая маршрутка таки подходит.
Раэнэ забирается в нее и немедленно засыпает, а когда через час просыпается, все вокруг похоже то ли на странный фильм, то ли на сон - пустые степи, холмы, поросшие мокрой травой, нигде ни души ни огонька, и темно, бог мой, как же темно и неожиданно холодно. Раэнэ совсем забыла, что темнеет сейчас рано, забыла, и завезла в эту холодную темноту другого человека!
Они выходят посреди степи, и Раэнэ пару минут стоит в растерянности - не сдаться ли, не сесть ли сразу на обратную маршрутку к теплому, привычному городу?
Потом упрямство берет верх, и она начинает действовать.
Сначала - подойти к водителю, узнать, когда последняя маршрутка назад. Хватит, в прошлый Йоль уже возвращались автостопом, но тогда ты рисковала своей башкой одна, а сегодня поручилась за человека. Потом - достать фонарик, и осторожно, пока еще не совсем стемнело - по холмам вверх. Оступишься - ляпнешь прямо в озеро, - шепчет гадостный внутренний голос, - оно где-то тут есть.
Наверху холмов несказанная красота. Стылый, прозрачно-серый воздух лежит на холмах странным мороком. Переливается серебряной гадюкой озеро, теплыми живыми огоньками искрится небо и мокрая тропинка - капли на ней загорелись дивным светом. Шуршит-шумит трава, пригнутая легким ветром, пахнет горько и пьяно, и всюду - пространство, бог мой, я и не знала, что в часе езды от города такая красота.
Дальше, как всегда - бестолково, коробок, вывернувшись из озябших пальцев, падает в траву и отсыревает, огонь разгорается неохотно, очерченный круг приходится нарушить, в голову сразу же лезут разный жуткие байки про духов леса, огонь гаснет и гаснет, а друг внезапно начинает говорить, что слышит за спиной детский плач.
Сама Раэнэ не слышит ничего, она замерзла так, что не чувствует рук, красота таинственной полуночи-полудня (ведь на часах всего пять, а тут темнотища) ее уже не прельщает, она раздраженно шагает за уже разорванный, опоганенный круг... и вот он. Детский, тонкий, но ясно различимый плач за спиной. Обернись, погляди, кто это так горько плачет, ну же?
Темное пятно возле куста, расплывчатое, юркое. Леденеют руки, ухает сердце... да это же кошка! Черная толстая зверюга кидается к ногам.
Что, подружка, не намышковалась?
В груди у Раэнэ теплеет, и она вдруг понимает - все хорошо, все будет хорошо, даже лучше, чем ожидалось.
Шипя, глотает сырую траву огонек, булькает в котелке молоко, довольно урчит над салом кошка. Раэнэ сидит на мокрой земле, вдыхая ее потревожено-пряный запах, держит над дымом прутики с хлебом, протягивает в огонь ладони. Друг возится с огнем, чиркает спичками, а над головой - зыбкие заросли на холме и звезды, звезды, кто-то ходит по небу с фонариками, шарахаясь от темных провалов-туч, окликая встречных на белёсых поворотах Млечного пути.
Какой все-таки неуверенный, робкий огонек у нас, и все же он горит, бьется, как струйка крови под пальцами, и над ним Раэнэ называет имена всех, кого любит, снова и снова прося у огня - тепла, защиты, долгого светлого времени. Плеснуть молока в огонь, протянуть стакан другу. Догорают веточки и газеты, тлеют буквы. И вот - только темнота и звезды над нами, и одна последняя искорка в костре.
Так не хочется уходить, глаза уже привыкли к ночи, ухо - к шорохам и далекому пению воды. Где-то здесь течет ручеек, и берега его - алые, а воды - ржавая, неподалеку - курорт.
Жемчугом и хрусталем светится тропинка, скатываются на землю крупные влажные капли. Вот и старый-старый бювет, даже открыт. В другое время Раэнэ поставила бы к маленькой иконе внутри свечку, а сейчас - просто долго стоит, глядя на теплое пламя свечей.
- Гляди, - толкает ее друг, - кошки!
И верно... черная знакомая растворилась в холмах, но на смену ей пришло пять или шесть хвостатых подруг, черные, мохнатые, спокойные. В пакете у Раэнэ еще осталось чуть молока, и она поит кошек прямо на лету - льется струя, глотают и мурчат хвостатые.
Мы садимся в автобус и пару минут молчим, а потом смеемся. Шалость удалась, уже совсем не холодно, и где-то из черной мрачной бездны выходит олень с новорожденным солнцем на рогах, выходит радость и тепло, а мы, перепачканные сажей, вкусно пахнущие гарью и салом - одни из многих-многих, этой радости дождавшихся.

---

Черно-белый бал

Черно-белый бал, бал посредине зимы...
На бал Раэнэ влетела без одной минуты начало, кое-как выпуталась из теплой кофты, пригладила кудри, замирая, шагнула навстречу зеркалам и свечам, сжимая в руках книжечку. В книжечку полагалось записывать имена танцующих с тобой кавалеров, но что этих кавалеров не будет, она почти не сомневалась - в конце концов, танцует она средне, еще вот и опоздала, и всех уже разобрали...
Однако, переведя дух, Раэнэ поняла, что не все еще потеряно, дамы отнюдь не грешат пунктуальностью, и зал даже не то что полупуст - еще не до конца украшен!
За следующий час она успела познакомиться с кучей замечательных людей, например, с рыженькой веселой Динарой из Днепропетровска - приехали с партнером специально на бал, всю ночь провели в автобусе, и вот тут - готовы танцевать и радоваться; заполнить злополучную книжечку именами, затем основательно замерзнуть, забежать в раздевалку за шалью и поразиться царящему там дурдому - куча дев радостно шнуруют друг другу корсажи, пудрятся, роняют перчатки и сплетничают, сплетничают.... Раэнэ стало грустно, и она вернулась в зал, где сидели девушки куда добрее. За разговорами о татуировках, военных госпиталях и кавалерах - куда без них? прошел еще час, и бал начался...

Вот Раэнэ, боясь запутаться в длинном, до полу, узком платье, идет, положив свою ладонь на руку незнакомому кавалеру. Она в черном, он в белом, торжественно-траурный полонез, и идут, идут к зеркалам - не из зеркал ли? - девушки в черном и мужчины в белом, бесконечные пары, веера, перчатки, шелковые шорохи.
Вот Раэнэ завязывают глаза - черной лентой - и кто-то невидимый подхватывает ее, и кружит, кружит в вальсе.
Вот следующий кавалер - а музыка ускоряется, и Раэнэ уже еле-еле успевает перебирать ногами в черных балетках.
А вот... эта кудрявая девушка в зеркале с непривычно большими серьезными глазами - это она? Это ее платье разрезано на спине так пугающе-откровенно?
Да... Полгода мучений в тренировочном зале, полгода боли, растяжек и неловкости - но вот сегодня ты выступаешь в паре, торжественно-неторопливо.
Плачет флейта и пианино, кружатся пары. Такие разные. Здесь, на балу, нет друзей и любимых, на пять минут танца судьба столкнет тебя с кем угодно - столь же прекрасным и холодным, как зеркало. И у всех танцующих общее лишь одно - они молоды и хотят жить, радоваться этой жизни.
Жизни? Такой же хрупкой, как и кружева на платье, которые утром - сомнутся, уберутся в шкаф?
Да.

Следует шить, ибо сколько зиме не кружить, -
Недолговечны ее кабала и опала!
Так разрешите же в честь новогоднего бала
Руку на танец, сударыня, вам предложить.

Месяц серебряный, шар со свечою внутри
И карнавальные маски по кругу, по кругу.
Вальс начинается, дайте ж, сударыня, руку, -
И раз, два, три, раз, два, три, раз, два, три.

Забывай все дурное и запоминай...Запоминай этот бал во время войны, больше такого - у тебя не будет.

Потом еще много чего. Смех, фанты, разговоры о всяком-разном, музыкальные паузы, когда Раэнэ глядит на флейтистку и думает о своем. До пяти утра длится странная, нездешняя жизнь, и больно просыпаться пасмурным утром, распутывать шнуровку, расчесывать кудряшки, снова заматываться в повседневные свитера-джинсы, и - по обледеневшим улицам, на первую маршрутку... королева снова становится золушкой, впрочем, ей хватит и памяти.
Голова болит после бессонной ночи, сейчас одно - спать, спать, спать.
Но это было, были эти черно-белы пары, полунамеки, и танец с закрытыми глазами. И посреди зимы ты закрываешь глаза и откидываешься на руке Судьбе, а она кружит, кружит тебя, до следующего кавалера, до Смерти.

---

Я боюсь завтрашнего бала. Боюсь подпирать там стенку, боюсь банально не выдержать - все время хочется кашлять и спать, боюсь целой ночи в обществе малознакомых людей. Я предпочла бы сидеть дома, смешивать специи в масалу, резать сосиски и скоблить котелок в предвкушении Йоля.
Вот. Высказалась. Поехали!

@темы: бытовуха

---

Несколько лет назад мне часто снилась война. Это был даже не кошмар - сухой, сдержанный, как хроники, сон.
Ранним утром я шла по своему кварталу, абсолютно пустому, помахивая пакетом с молоком, удерживаемым за уголок.
И тут начинала выть сирена. Ровно, монотонно. И так же ровно и монотонно внутри пакета плескалось молоко
И я з н а л а, что это - война. И какое-то внутри даже было облегчение: прежняя жизнь больше не имеет смысла. Она кончена.

Война у нас началась так неожиданно и суматошно, что мы - те, кто не попали в эпицентр - отчасти до сих пор этого не осознали. Мы живем, ужасаемся новостям, приспосабливаемся к быту... Я помогаю беженцам, езжу в ожоговый центр, вожу подругу к Берегиням. Но нет этого - выжженности и прекращенности всего.

А в моем доме на первом этаже жили двое, бабушка и кошка. Бабушка, очень худая, в толстенных очках, с рыжими кудряшками, казалось, иногда просвечивала: высохшие руки, широкие круглые стекла, тонкие рыжие волосы. Кошка была породы сфинкс, и глазища у нее могли поспорить с очками, а между настороженными ушами топорщился завиток шерсти.
Обе они никогда не выходили на улицу, но часами торчали в окне: бабушка здоровалась со всеми проходящими, а кошка дремала на подстеленной на подоконник тряпочке.
Когда я зимой, после Майдана, вернулась в Харьков, окно заклеили газетами, крест-накрест, и долгое время не открывали.
Сегодня газеты убрали, я увидела в комнатке зеленую лампу и евроремонт. И мне показалось, что мой былой сон накрывает меня - воет сирена, булькает молоко и пустой квартал глядит перекрещеными окнами.

@темы: сны